Чтоб осознать этику Фридриха Ницше, возьмём для рассмотрения только один фрагмент только одной его книжки – нам представляется это достаточным – чтоб внимательно рассмотреть его отношение к отношениям меж людьми, достойным и недостойным; ведь этика осуществляется в интерсубъективном пространстве. Самый насыщенный фрагмент самой сжатой и концентрированной его книжки – 4 часть «Так гласил Заратустра». Естественно, можно разбирать, совершенно, все его книжки, и нам будет предостаточно материала для нашего исследования, но конкретно упомянутая часть его наследства более подступает для этого: Заратустра стремится к собственному полдню, он созрел и он разговаривает с высшими людьми практически как с равными для себя – это зенит этического учения писателя.
Забота о высших людях – а конкретно так можно трактовать заратустрианский приём гостей – является ничем другим, как их терапией, проводимых не столько Заратустрой, сколько Ницше в отношении читателей (и писателя). И в самом ходе данной терапии слышна многообещающе-грозная поступь сверхчеловека как хотимого и непредотвратимо будущего. Как полностью нужного опосля погибели Бога, как единственного, что остаётся людям. Сейчас.
Погибель Бога является основополагающей точкой, от которой тут отсчитывается вся этика. Если ранее у людей сам Бог был точкой отсчёта, то сейчас это пространство так же занято им, лишь мёртвым. Сейчас начало бытия лежит в Том, Кто нас Покинул, причём из-за соболезнования к нам. Потому сочувствие так же лежит сначала этического мнения. Сейчас. Можно, очевидно, поспешно, очень поспешно сказать, что сочувствие здесь выступает в чисто нехорошем нюансе, но не будем созодать скорых выводов.
Итак, сочувствие как тема, сквозит по всему тексту четвёртой части. Как Заратустра вершит жертвоприношение мёдом поэзии (отсылок к германской религии Одина здесь весьма много) весёлой злости, как сходу слышит вопль и торопится на помощь. Забегая вперёд, мы можем уже сказать, что у практически (по-ницшеански) идеального отшельника это крайний неизжитый грех – падающего он всё ещё стремится спасти. И здесь мы лицезреем опасность – падающий ведь является человеком, буквально таковым же, как и не падающий, как так выходит, что ему нужно помогать, взваливать на себя вес его заморочек? Как так относится Заратустра к источнику клика – к Далекому, что без промедления бежит на выручку тому, кто издал вопль? Не считает ли он его слабеньким, нездоровым, беспомощным? Не зазнался ли наш пророк? Не почитает ли себя он Мессией-Спасателем? Сравнений с Христом в книжке большущее количество, и под конец читателя посещает увлекательное открытие – Ницше противопоставляет себя не столько Христу, сколько христианству – детине апостола Павла и последующих патриархов Церкви, тем конформистам, которые бы ещё раз распяли Христа за его революционные речи. Меж иным, речи пророка Заратустры поистине революционны, в самом буквальном значении этого слова – философа не устраивает, куда нас всех завела эволюция нашего стабильного «развития». Мы нарастили ресентимент – свойство, достойное раба, но не свободного человека, не героя: мы не умеем гласить правду в глаза, мы не умеем кидать и принимать прямой вызов, мы не умеем быть отважными вояками и хахалями вечности, зато мы умеем ворчать, язвить, злословить и хихикать, моргая. Нарастили скорлупу, не позволяющую нам вылупиться и убеждающую нас, что она, скорлупа, и есть мы. Что нет ничего далее, что стремиться больше некуда, всё находится здесь, всё готово, остаются лишь мелкие ориентиры: как прорваться к общему корыту, как занять на рынке комфортное местечко, как поудобнее устроиться на натянутом над пропастью канате (канатике), как поубедительнее уговаривать друг дружку, что мы уже счастливы (счастливиньки).
Вот, о чём обязана быть терапия для людей, и вот, ради каких конкретно людей её необходимо совершать. Для тех, кто не согласен, у кого болит скорлупа, кто готов на прыжок. Кто сам отыскивает Заратустру, наслышавшись, как его именованием стращают крайних («обычных») людей. Для людей чести – вот священное, даже сакрально свойство, может быть, самое святое, что быть может у человека. Заставляющее тосковать по вкусу истинной жизни даже там, где нет никакой, чудилось бы, надежды на обретение этого вкуса.
И собирается группа таковых гостей. Заратустра обращается к ним с речью, полной правды, он гласит, что ему не много их, что он хочет их большей храбрости, большего благородства. Он гласит прямо и в глаза – такая его терапия. Он приготавливает их к тому, что с ними будет случаться. А случаться с ними будет осознание, что человек есть только переход, только смерть себя навстречу большему, сверхсебе. Пророк даёт им дозволение быть так неподходящими для сейчас, как они могут отдаться ради завтра. Мелкие ничтожные удобные цели всё, что делают с человеком – фиксируют его в нескончаемом незавтра, отвлекают от пучины, над которой мы все зависли, отвлекают от незахороненного трупа Бога, от необходимости утраты, жертвы. Мелкие цели, которые прячутся за действием, которые употребляют процесс и того, кто в нём пребывает, пошлые мелкие цели превращают танец в инструмент, лишают жизнь жизни, лишают человека спонтанности. Лишают весёлой злости. Почтения. Зато навязывают сочувствие – отнятие мучения у того, кто имеет на него полное право. Зато предоставляют способности скрываться от действительности за надувной значимостью, серьёзностью, несвободой.
По-настоящему жив человек весел, шутлив, смеющийся над собой, бичующий себя издевкой, отважно глядящий в пучину, в свою смерть, неистов. Он идёт в разрушение того мифа, который ему скармливали о нём с самого юношества. Таковой человек прямо взирает на катастрофу, в которую заходит и именует вещи своими именами. Это старый германец, стремящийся в Вальхаллу, которая распахивается лишь перед тем, кто понимает, даже кто желает знать о своём конце, согласен с ним, кто пляшет так, будто бы бы это его даже не крайний танец, а будто бы крайний его танец уже сзади. Погибель – решённое дело, вот, чем различается крайний человек от высшего человека – крайний человек ничего не понимает о этом, он живёт в непреходящем незавтра и никогда не погибает. Потому, естественно, слово «живёт» здесь неправильно, быстрее, прозябает. В нигде и в никогда. В никогде. Нереально повстречать нескончаемо ускользающего крайнего человека. Даже погибель никак не может встретить его, и любовь вечности закрыта для него навечно. И он полностью не переживает по этому поводу, не поэтому что такая его воля. А поэтому что воли у него нет.
Всё это Заратустра проживает совместно со своими гостями и наутро осознает, что это было для него. Нереально миновать реального, когда рядом с тобой истинные люди. И он исполнен, а означает, готов Покинуть, его Полдень наступает в славе и сверкающей полноте. Пророк встречает свою смерть отрадно и расслабленно.
Что быть может яснее такового урока этики? Это весьма весёлая наука. Полная сопереживания и по сути соболезнования. Лишь уже не того, что принижает, а того, что возвышает до уровня пророка.
Мастер Ци
Циома Артём Александрович