«Эти мысли в высшей степени захватили меня: «Люди должны научиться с легкостью переходить от одной роли к другой» — почему сейчас это не так? В возрасте трех-четырех лет дети хотят быть и хорошими, и плохими, и американцами, и коммунистами, и студентами, и копами. Однако культура формирует ребенка, он начинает настаивать на том, чтобы играть только один набор ролей: всегда быть хорошим парнем или, по столь же компульсивным причинам, плохим парнем или бунтарем. Способность играть и чувствовать оба набора ролей утеряна. Ребенок начинает понимать, кем ему следует быть.
Ощущение постоянного «я»: ах, как психологи и родители жаждут запереть своих детей в какую-нибудь поддающуюся определению клетку. Постоянство, шаблоны, что-то, на что мы можем навесить ярлык, — вот чего мы хотим от нашего мальчика.
О, у нашего Джонни после завтрака всегда прекрасный стул.
— Билли просто обожает все время читать…
…
Шаблоны — это уступка желаниям родителей. Взрослые правят, и они поощряют шаблоны. В результате — одни шаблоны. И страдание в результате.
А что если мы будем воспитывать детей по-другому? Поощрять их за изменение привычек, вкусов, ролей? Поощрять за непоследовательность? Что тогда? Мы могли бы приучить их быть разными, последовательно непостоянными, решительно свободными» (Люк Рейнхард: «Человек — игральные кости»)
Меня тоже захватили эти мысли. Что, если не навязывать стереотипов, если дать детям развиваться так, как им хочется, становиться тем, кем им важно в данный момент?
Идея захватывающая. На хаос, на самом деле, можно опираться не меньше, чем на упорядоченность, если идею хаотичности принять как данность, константу, неизменность. Наверное, у детей получилось бы, возможно даже и неплохо. Проблема, на мой взгляд, в другом: взрослые не смогут выжить в этом постоянно меняющемся мире детей.
Рамки задаются привычками и формируют привычки, а привычки – это мы. Хочешь – не хочешь, смена привычки порождает ощущение себя – нового и следом тащит «потерю идентичности». Чем больше в нас меняется – тем более неузнаваемыми мы становимся. Нас перестают узнавать друзья, они, в один голос с родственниками, твердят, что надо бы вернуть себя – прежнего: иначе им неудобно, непривычно. Иначе им становится одиноко и они не могут позволить себе безмятежно не меняться: им тоже приходится что- то менять в себе, своем привычном мире. Даже если они вычеркивают из него «саботажника» — их мир уже другой.
И так запускается цепь изменений. Можем ли мы позволить нашим детям быть свободными от рамок, штампов, полностью делать то, что им надо, хочется в данный момент и при этом не меняться? – нет.
И дело даже не в педагогике. Дело в том, что мы не можем пойти против системы, когда она стала частью нашей плоти. Мы можем стремиться, стараться, добиваться определенных успехов, но поменяться полностью, внезапно – почти не реально. И с этим придется считаться, когда мы говорим о свободе и когда мы желаем ее нашим детям.
Многие наши части остаются незамеченными и непроявленными. Они почти никогда не звучат в нашей жизни. И это – тоже неизбежность реальности.
Мы можем наблюдать за собой, обнаруживать себя — разных. Увеличивать возможности реагирования. Обычно таким изучением я занимаюсь с людьми, которые обратились ко мне. Но значит ли это, что изучивший себя человек становится свободным? Вряд ли.
Пока он придерживается общества, даже не держится за него, а так, мизинчиком цепляется, он ограничен. Выбор есть всегда, но не бесконечный. Другое дело, что свободы становится больше, когда понимаешь, чем платишь за выборы и соглашается на них.
Филимонова Анна Вячеславовна
Источник: